Екатерина Мурашова - Кто последний? – Мы за вами!

В моей жизни нет злобы и нет тепла. Она холодна как лунный свет. Так я вижу. Давным-давно, как будто в другой жизни: зима, Кларка-маленького еще нет, он у меня в животе, ночь, не уснуть и совсем невмоготу оставаться одной в комнате, в кровати…

Ночь холодная и прозрачная, звезды на небе словно связаны нитями-лучиками в сплошной прихотливый узор. И – светло. Полная, белая луна светит так, что все деревья отбрасывают отчетливые, темно-фиолетовые тени. С неба льется голубой свет и заливает все вокруг. И меня. Я стою, словно под заклятьем и чувствую, что это близко мне, что эта лунная холодная сила – моя. Трещит от мороза кора, где-то хрустит, проминаясь под чьими-то осторожными лапами, снег, снежинки медленно падают с ветвей и вспыхивают в лунном свете разноцветными искрами. Моя кожа впитывает лунный свет также, как другие впитывают свет солнца. По всему телу словно бегают крошечные иголочки. Это не холод. Холода я не чувствую. Причудливый, голубой мир. Ночная тайна, принявшая меня как свою. Кларк затих в животе, словно еще теснее свернулся в клубочек и чего-то ждет. Я медленно иду по лесу и невидимые снежинки тают на моем лице. Снег хрустит под моими ногами. Прогалы в лесу словно освещены спрятаными в ветвях фонарями. Луна следует за мной. Это ее мир и я в ее власти. Мне не причинят вреда.

На экране монитора – какая-то чехарда символов. У Анри дрожат руки. Кисти худые и нервные, когда пальцы бегают по клавиатуре – видны расходящиеся веером жилочки, а поверх, словно фрагмент рыбачьей сети, наброшена плетенка голубых вен.

На экране – знак подтверждения. Во всех возможных вариантах. Да, да, да. Анри стирает его, а он появляется снова, словно кто-то невидимый пишет на доске мелом. Детская игра. С кем?

– Что это, Анри? – спрашиваю я.

– Я задал вопрос. Я задавал его много раз, – Анри как будто бредит. Заметил ли он, что я пришла? – ОНИ ответили.

Мне почему-то не страшно. Я давно ждала этого и, как всегда, не понимаю, что же я вижу: кризис болезни Анри, или первый контакт с таинственными «ими».

– Что ты спросил на этот раз?

– Играете ли вы?

– Вопрос слишком многозначен…

– Кто знает, может быть, на иные вопросы ОНИ отвечать не умеют .

Где-то, когда-то существовал народ, который поклонялся смеху собственного бога…

Светильник горит на минимальной мощности и почти ничего не освещает – уголок подушки, выставленный локоть руки, подложенной под голову, скула, половина брови, отблеск на роговице глаза. Пахнет глицинией – любимый запах Анри. Сам цветок стоит далеко, на подоконнике, в обрамлении занавесей и оконного переплета, но волны тончайшего лилового запаха плавают по всей комнате.

– Тебе трудно любить меня? – голос у Анри негромкий, но плотный и одновременно упругий, и слова в нем упакованы бочками друг к другу, как катышки в пенопласте. Он всегда спрашивает удивительные вещи. И я покорно удивляюсь:

– Почему трудно?

– Ты привыкла любить людей, совершенных как античные статуи. Кларк, и наверняка кто-то до него… Они были насельниками Эдема…

– Я не понимаю тебя. Но мне с тобой хорошо. Чего ты от меня хочешь?

– Я и сам не знаю. Чего-то несбыточного. Нельзя требовать от человека, чтобы он отказался от идеала в пользу чего-то болезненно несовершенного. А я, чуть ли не силой втащив тебя в свой мир, получается, требую именно этого…

– Ты ничего не требуешь от меня, Анри. Не обольщайся. Это я использую тебя. В интересах саморазвития. Во всех смыслах. Смотри. Не закрывай глаза, смотри…

Кожа у Анри смуглая, сухая и необыкновенно тонкая. Если неосторожно провести ногтем, то сразу может выступить кровь. Он прав и не прав. Мне не тяжело, мне неловко с ним. Он почти не откликается на ласку, так, как это делали другие мужчины, которых я знала, только иногда начинает говорить задыхающимся шепотом, и тогда говорит такие безумные вещи, что мне становится страшно за него. Его ласки не удовлетворяют меня, хотя и очень приятны. Так могли бы любить друг друга Эльф и Дюймовочка из старой сказки. Я не знаю, как сказать об этом Анри. И надо ли говорить?

Больше всего мне нравится засыпать рядом с ним. Он долго не спит и обязательно кладет ладонь мне на плечо, на грудь или на бедро. Его ладонь всегда очень горячая и ничего не весит, как будто он все время держит ее на весу. Смешное ощущение какого-то диагностического датчика. Стоит мне пошевелиться или вздрогнуть, он сразу открывает глаза и, ничего не спрашивая, ласкает так осторожно, что хочется плакать и смеяться одновременно. Он может защитить меня от моих снов, от сумеречной стороны моей души. Это невозможно, эту часть жизни каждый человек проживает в одиночку, но рядом с ним все не так. Может быть, все это оттого, что Анри и вправду болен? Мой сумеречный Принц, ты спасаешь меня, но как помочь тебе самому?

Кларк говорит: Анри. И больше ничего не добавляет. Митра говорит: дядя Анри и тетя Вельда. Мне не нравится. Но Стефани говорит: так надо. Я спросила у Анри: может быть, он хочет, чтобы Кларк называл его отцом? Анри сказал: ни в коем случае, его отец – Кларк-старший. Я думала, он обиделся, но он пояснил. Он хочет, чтобы я рассказывала Кларку об отце, чтобы ребенку было до конца понятно, почему ему рассказывают об этом мужчине, и он хочет, чтобы Кларк-младший вырос похожим на Кларка-старшего. Первую часть я поняла, ему кажется, он займет место Кларка, просто воспользовавшись его отсутствием – Анри очень честен, и не может позволить себе такого. Однажды он спросил меня: Если бы Кларк был жив, и мы встретились, ты ведь и не заметила бы моего существования? Я долго не могла ничего ответить, потому что не знала, а потом подумала и ответила: Той Вельде, которая была с Кларком, ты попросту не понравился бы. Не заметить тебя нельзя. Она просто постаралась бы поменьше с тобой общаться. Но сейчас я – совсем другая Вельда. Анри опустил глаза и очень противно захрустел пальцами. И я поняла, что он все время боялся, что как и с Кларком-младшим, просто воспользовался случаем… И что я тоже так считаю… Мне, как всегда, стало жаль его. Он удивительный человек – как холодный вечер конденсирует туман над нагревшимися за день лугами, так и Анри умеет извлекать боль прямо из среды, создавать ее из ничего, из пространства, из разности температур.

А вот второе – непонятно. Зачем Анри нужно, чтобы Кларк-младший был похож на отца? Он и так похож на него. Фотография Кларка лежит в моем столе. Когда-то Анри спросил, не хочу ли я повесить ее на стену, он не будет против. Я сказала: обойдешься, и посоветовала ему полечиться у Эсмеральды от обострения мазохизма. Он долго и облегченно смеялся. Недавно я смотрела на эту фотографию, и думала о том, как сын похож на отца, а Анри подошел сзади и сказал: «Я видел несколько фотографий Кларка. На что бы он не смотрел, в его глазах всегда отражалось небо.» – И я поняла, как это удивительно точно, и заплакала, а Анри обнял меня, посадил к себе на колени и долго укачивал как маленькую. Мне было очень приятно, и после этого я стала замечать, что в глазах Кларка-сына тоже всегда отражается небо.